И за учителей своих…
A. Пушкин
С московскими дикторами работали и работают квалифицированные педагоги, занимающиеся выразительным чтением, дикторским мастерством и техникой речи. Десятки лет занимался с дикторами режиссёр
Я просто не помню такого времени, когда бы он с нами не занимался, однако это не мешало ему говорить:
«Я люблю дикторов, но дикторы не любят меня».
Конечно, это неправда. Дикторы любили его уроки, его строгость и высокие требования, которые он предъявлял к своим ученикам.
Он никогда не подсказывал на своих занятиях определённых рецептов, испытанных приемов. Когда спрашивали, как найти верный тон передачи, Канцель отвечал примерно так:
— Вы хотите найти верный тон? Ну, что же, пусть будет тон. А вы подумали, что такое тон? Откуда он берётся? Всякий тон, если он верен и имеет право на существование, является результатом определённых воздействий, ростком того зерна, которое заложено в содержании передачи. Ищите зерно мысли. Не начинайте с конца. Не задавайтесь целью сразу понять, как читать. Все ученики хотят слышать от меня это как. Но я не скажу. Сказать — значит применить порочный педагогический приём навязывания своих, может быть неприемлемых для моего ученика, приёмов. Нет, мой ученик сам должен рассказать мне, как он будет работать, а моя задача — помочь ему вскрыть что, то есть объяснить, если надо, что хотел сказать автор, поправить, указать верный путь. А как донести до аудитории это авторское что — дело ученика.
Педагогу надо лишь навести ученика на правильный поиск, на абсолютное понимание текста, в результате которого рождается и верное отношение к материалу и, главное, реальное видение того, о чём идёт речь. Правильное отношение, точное видение порождают и верный тон (вот только когда допустимо говорить о тоне), то есть логические ударения, паузы, — всё, из чего состоит звуковое раскрытие мысли и, наконец, общение со слушателем.
К творческому видению звал нас и О. Н. Абдулов, каждая беседа с которым была настоящим уроком.
Когда его спрашивали, как это он умеет так зримо передавать по радио своих героев, Осип Наумович отвечал:
— Прежде всего я должен видеть людей, обстановку.
Если Абдулова слушали молодые, начинающие чтецы или дикторы, то обычно кто-нибудь из них радостно восклицал:
— Видение! Это замечательно! Самое главное — надо показать, что я всё вижу.
Осип Наумович сурово пресекал эти неуместные восторги:
— Ни в коем случае нельзя изображать видение — надо действительно видеть, тогда слушатель вам поверит. Иные чтецы, особенно на радио, играют видение. На самом же деле они ничего не видят и не могут видеть, потому что заняты не раскрытием смысла, а старанием показать, что всё видят, всё знают. Слушателя не обманете, а сами обязательно собьётесь. Главная задача чтеца — нести мысль, а иные ни с того ни с сего начинают изображать, что видят перед собой то, о чём написано в очерке: как тракторы вышли в поле, как завод перевыполняет план, и пытаются по каждому «виденному» поводу выразить свои восторги. Видение должно быть не показным, а органичным, нажитым. Только тогда оно возымеет своё действие на аудиторию.
Так поднимались мы со ступеньки на ступеньку в понимании дикторского мастерства и от элементарного «читайте громко и чётко» подошли к задачам, стоящим перед дикторами сегодняшнего дня, о которых В. С. Канцель говорил: «Их, этих молодых дикторов, мне приятнее слушать по радио, чем актёров, пытающихся играть в общение со слушателем».
Несколько лет занимался с нами профессор
Поэт, учёный, автор стихотворных переводов и трудов по выразительному чтению, он на каждом занятии делал для нас новые открытия в прекрасном мире живых слов. С ним мы главным образом разбирали литературные произведения, постигая мастерство художественного чтения. Готовые вещи мы показывали на творческих отчётах перед всей группой.
Мне Сергей Васильевич помог сделать отрывок из «Тихого Дона» (одну из последних встреч Аксиньи и Григория) и стихотворение Лермонтова «Дары Терека».
Почему-то мне особенно запомнились занятия, на которых мы проходили «Дары Терека».
— Умейте слушать гармонию стиха, — учил Сергей Васильевич, умейте передать её слушателям. Но прежде всего разберитесь в содержании.
Мне казалось, что содержание ясно и без того. Терек несёт дары морю Каспию. Лучший дар — «труп казачки молодой».
— Стоп! — прерывает Шервинский. — А что вы знаете о казачке? Почему не тоскует о ней лишь один «казачина гребенской»?
И начинает работать фантазия, и рассказываешь воображаемую легенду о ревности, убийстве, раскаянии.
Сергей Васильевич улыбается:
— По-вашему, выходит — история станичных Отелло и Дездемоны? А вы уверены, что было именно так?
— Да, я уверена.
— В таком случае, убедите слушателя. В подтексте дайте своё отношение. Ну, смелее! Начали! — Шервинский медленно, по-дирижёрски поднимает руку и смотрит пристально, точно гипнотизирует. — Пожалуйста, я весь внимание.
читаю я, твёрдо убеждённая, что он убил из ревности, и…
«На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».
— Значит, так ему и надо? Довольны? — прерывает Шервинский. — А позволительно ли подобным образом конкретизировать события? Ведь Лермонтов не досказал, заметьте. Имеем ли мы право досказывать за него? Вы подумали об этом?
Опять Сергей Васильевич заставляет сомневаться. А я-то разошлась! Нет, конечно, он прав — конкретизировать нельзя! Только раздумье, только намёки…
Раскрытие содержания переплетается с разбором стихотворной формы.
— Надо слышать музыку стиха, — говорит Сергей Васильевич, обратите внимание на динамическое начало —
«Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слёзы брызгами летят».
Вы чувствуете нагнетание бурных волн в этих звукосочетаниях «ВОет», злОбен», «подОбен», «Буре», «брызгами»… И как всё меняется в следующем четверостишии:
«Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит…»
Прислушайтесь: в этом частом повторении звука «а» («РАзбегАясь», «лукАвый», «лАскаясь», «КАспию») — какая тишина, какой тихий разлив умиротворённых волн. — Не верится, что это они буйствовали и бушевали. Правда? — Мимолётная улыбка пробегает по строгому лицу Шервинского. Он доволен, что его поняли и что, кажется, он добьётся от ученицы верных интерпретаций.
Разбирая прозу, Сергей Васильевич заставлял также широко раскрывать содержание, «видеть» его. Он учил умению переходить от прозы к стихам. Это умение было особенно нужно тем, кто передавал конферансы к операм и концертам.
Занятия с Шервинским, или, как мы называли его за глаза, Шером (cher по-французски — дорогой), приносили двоякую пользу: мы учились у него анализу художественных произведений и многое из полученного на занятиях переносили в дикторскую работу.
Как-то на уроке я читала Шервинскому информации «Последних известий» и старалась передать их выразительно, разговорно, усердно выделяя логические центры.
Сергей Васильевич меня остановил:
— Зачем вы так стараетесь? В чём содержание этой заметки? Не понял.
Оторвавшись от текста, я рассказала, что речь идёт об открытии на Крайнем Севере школы-интерната.
— Вот-вот, — обрадовался он, — теперь всё ясно. Понял вас. Прошу прочесть так же, как рассказывали.
Я повторила заметку. Сергей Васильевич меня похвалил, но тут же предостерёг:
— Никогда не старайтесь убедить слушателя, что вы говорите от себя, а не читаете. В данном случае у вас этого не было, но я предупреждаю на будущее. Иной раз дикторы играют разговорность, изо всех сил стремятся показать, что это — не чтение. Но не всегда, далеко не всегда у них это получается. Ведь если позволить себе воспроизводить настоящую экспромтную речь, то придётся делать паузы для подыскания слов, потому что без этих пауз не бывает и «полностью присвоенной речи». А так ли нам это необходимо? Нужно ли в «Последних известиях», в информациях «паузы неожиданности», какие бывают при разговоре? Не помешают ли они слушателю усваивать содержание? На мой взгляд, лучше всего, если диктор не скрывает от слушателя процесса чтения, не играет разговор, а с большим тактом, точно и логически верно акцентирует главную тему каждой заметки, не пробрасывает зря ни цифр, ни фамилий, ни наименований, на которые вы — греха таить нечего — не всегда обращаете должное внимание.
И ещё один педагог, о котором нельзя не вспомнить с благодарностью, это —
Свыше двадцати лет преподавала она нам технику речи. Её эрудиция в этой области была огромной. Ещё учась в школе Малого театра по классу режиссёра A. П. Ленского, она наблюдала, как «оживляют» слово великие М. Н. Ермолова и О. О. Садовская. Впоследствии на основе своего многолетнего опыта E. А. Юзвицкая создала систему занятий по технике речи. Она упорно и настойчиво развивала у своих учеников правильное дыхание (короткий вдох и продолжительный выдох). Для этого она сама составила специальные таблицы.
«Отработав» дыхание, Елизавета Александровна переходила к занятиям по дикции, во время которых давала ученикам всевозможные упражнения на различные звукосочетания (скороговорки, отдельные предложения, стихи и т. д.).
Особенно бережно подходила Юзвицкая к постановке голоса. В этом случае она применяла свой метод, который назывался «нахождением стона». Если научитесь правильно стонать, внушала она своим ученикам, — у вас укрепится звук, расширится диапазон, на всю жизнь сохранится звучный голос. Она показывала, как надо это делать: полная свобода шейных мышц, слегка расширенная гортань, усилий не больше, чем для лёгкого, тёплого выдоха. Выдыхаемый воздух колеблет связки, отчего они производят слабый звук, похожий на чуть слышный стон. Этот стон согревает связки, укрепляет их. От стона Елизавета Александровна постепенно переходила к упражнениям на усиление звука и расширение диапазона. Все это делалось медленно, осторожно.
Все мы любили Елизавету Александровну и немножко побаивались. Её преданность делу доходила до фанатизма, требовательность порой граничила с педантичностью.
— Хочешь заниматься по-настоящему, добиться успеха, не манкируй занятиями, — твердила нам Юзвицкая. — Дикторам тренаж необходим каждый день. Вы не имеете права подойти к микрофону, не разработав речевой аппарат.
Никто из нас не решался пропустить урок «Юзочки». Да и как пропустить, если каждый час занятий приносил пользу.
С большим теплом вспоминает её Юрий Левитан:
— Если бы не Елизавета Александровна, трудно было бы мне справиться с моим оканьем. А она взялась за меня со всей строгостью. «Будешь ты у меня московским говором разговаривать лучше всякого москвича, постоянно твердила она мне. — Без этого не быть тебе диктором, а диктором ты должен быть». Сколько скороговорок мы с нею проговорили! Какие тексты давала она мне, чтобы добиться лёгкости и беглости речи! У меня долго не получалось как надо. Иногда казалось, надо бросить всё, и конец. Но у Елизаветы Александровны было неиссякаемое терпение: не отпустит с урока, пока своего не добьется. Учила меня настойчиво и упорно. На всю жизнь сохраню о ней благодарную память.
Крепко запомнились слова, которые не уставала повторять своим ученикам Е. А. Юзвицкая: «Работа, работа! Трудиться каждый день… Без настойчивого труда на одном вдохновении да на красивом голосе далеко не уедешь и хорошего диктора из тебя не получится».
Так занимались с нами В. С. Канцель, С. В. Шервинский, Е. А. Юзвицкая. Были, есть и будут у дикторов другие педагоги, но эти трое стояли у колыбели радиоискусства, помогали становлению дикторского мастерства. Поэтому и отношение к ним у их учеников особое признательное и уважительное.
Учились мы и у тех мастеров художественного слова, которых нам приходилось выпускать по радио. Запомнилась нам небольшая, но исключительно умная и полезная беседа, которую провел с нами прекрасный актёр и чтец —
Радиослушатели несомненно знакомы с его искусством по передачам «Сокровища нашей фонотеки», в которой, к счастью, сохранилось немало записей Орлова.
Он был первым исполнителем (ещё по рукописи) романа Шолохова «Тихий Дон». Слушая его, автор говорил, что «Митя заставил меня пролить слезу над смертью Ильиничны». Михаилу Александровичу его чтение нравилось, и он артиста «благословил на дальше».
В годы войны Орлов, читая «Василия Теркина» (тоже по рукописи, до появления в печати), создал подкупающий простотой и глубокой мудростью образ русского бойца.
Записи отрывков из «Войны и мира» воспроизводят сцены с участием множества персонажей. В них Орлов умел создавать полную иллюзию многолюдства: солдаты, толкующие у костра, как живые возникали перед радиоаудиторией.
Нам хотелось, чтобы Дмитрий Николаевич рассказал, как он работает над текстом, как добивается своих неповторимо правдивых интерпретаций, — словом, поведал бы нам, в чём секрет его чтецкого обаяния.
Он долго отказывался:
— Ну что нового я вам скажу? Вы же сами не хуже моего знаете все секреты работы у микрофона. Сколько мы с вами по душам переговорили! Разве этого мало?
Но нам было мало, и Дмитрий Николаевич уступил в конце концов нашим просьбам и в назначенный день пришёл в дикторскую. Он заметно волновался. В руках у него были два листочка из ученической тетради, исписанные некрупным почерком, конспект беседы. Через много лет, когда Дмитрия Николаевича уже не было в живых, я нашла этот конспект в его архиве, хранящемся в Театральном музее имени Бахрушина.
Каждый тезис конспекта Орлов обстоятельно оговаривал и разъяснял, но даже и сами по себе коротенькие, почти афористические записи полны глубокого смысла, полезны каждому, кто так или иначе связан с работой над словом. Поэтому считаю нужным привести их здесь почти целиком:
«…У нас нет такого положения, чтобы человек сказал: «Я всё сделал». Мы непрерывно движемся вперёд. Вы постоянно сообщаете новое и разное: информации, статьи, беседы, рассказы. Надо понять характер, стиль читаемого, и у вас появится соответствующая окраска.
Избегайте поучающих, командирских интонаций.
Нет ничего печальней, чем когда внимательный слушатель понимает, что поучающий его чтец сам не твёрд в предмете.
Пусть слушатель чувствует, что беседует с ним умный, знающий человек, который хочет дружески поделиться своими знаниями.
Не нажимайте на текст. Поднажмёшь немного, а уж получается фальшиво, по-ученически. Не старайтесь «играть чувства» — радость, грусть и прочее, такая игра фальшь.
…Читая, надо стараться видеть людей, волноваться, побеждать, уступать, горевать, радоваться и жить! Переживать сердцем, а не изображать переживания.
…Не низить, не умирать к концу фразы! Действие ведь продолжается. Не забывать знаки препинания, помнить о паузах.
Главное - выразить мысль, ясно сказать фразу, слово.
Нашу натуру можно угадать по голосу.
Это всё вам хорошо известно. У вас практика больше, чем у любого чтеца».
Такими словами кончается конспект. А я во время беседы успела записать ещё несколько его советов дикторам:
«Плохо, когда диктор читает отдельные слова; всегда надо читать и нести мысль в целом.
Не забывайте о цели и характере того, о чем читаете».
Орлов рекомендовал нам не укрупнять материал: не читать каждое слово «с большой буквы». Предостерегал от бессмысленных (лишь для красоты) голосовых модуляций, не согретых подлинным чувством: они прозвучат фальшиво и не убедят слушателя. «Гораздо важнее разобраться в сути произведения, чем щеголять красивым голосом».
Он призывал быть внимательнее к слушателю, но не советовал расшаркиваться перед ним, злоупотреблять излишней «угодливостью», доходящей у некоторых дикторов до «чего изволите-с?». «Всё хорошо в меру».
Часто приходил на радио и беседовал с дикторами —
В своё время он был широко известен исполнением не только художественных произведений, но и публицистики, и трудно было решить, что лучше звучит у Яхонтова.
Нас, дикторов, интересовало, как Владимир Николаевич «делает» свои передачи. Он рассказывал, давал советы:
— Люди вашей профессии, — говорил Яхонтов, — должны приучить себя моментально переключаться с одной темы на другую — диаметрально противоположную (от музыкальной передачи к заводским новостям), должны увлечься этими темами, увлечь других, при самом белом знакомстве с текстом усвоить содержание и стиль передачи, чтобы суметь взять верный тон.
Для того чтобы выработать в себе эти навыки, надо постоянно тренироваться. Лучшее упражнение — чтение вслух с листа. Смело берите самые различные материалы разных авторов, разных эпох и стилей. Это не только поможет выработать умение быстро и точно находить зерно произведения, но и научит различать богатство, разнообразие стилей, отчего чтение тоже станет разнообразнее, свежее, интереснее.
Владимир Николаевич тут же иллюстрировал свою беседу исполнением фрагментов из произведений Маркса и Ленина, из прозы Пушкина и поэм Маяковского.
Яхонтов так отчётливо показывал «почерк» автора, что мы безошибочно угадывали, кого он читал. Это были филигранно отделанные вещи.
Но нам хотелось послушать, как он будет читать с листа текущий материал. Мы попросили его об этом. Он согласился, сделав оговорку, что привык готовиться дома, чтение же с листа — особенность дикторской профессии, к этому надо привыкнуть.
Он взял лежащий перед ним выпуск «Московских известий» и прочёл несколько информаций. Мы зааплодировали.
Потом Владимир Николаевич рассказал нам о своей работе над текстом.
— На первом этапе творчества, — рассказывал Яхонтов, — я иду на поводу у автора, слушаю его, и своих мыслей у меня нет. Потом второй этап — «сопереживание», здесь у меня появляются мысли «по поводу», и, наконец, третий этап — я читаю между строк, я вижу то, чего не досказал автор. Тогда у меня появляются своё отношение и подтекст. Актёры тратят на эту работу недели, месяцы, годы. Дикторы проделывают её молниеносно. «Молниеносная хватка» — обязательное качество диктора.
И ещё об одном напомнил нам Яхонтов:
— В дикторской профессии важна эмоциональная сторона — вдохновенное чтение, общение со слушателем, но… — и он поднял кверху предостерегающий указательный палец, если у вас не хватит чисто технических средств для выражения подлинных эмоций, то ваши переживания останутся при вас и не дойдут до слушателя. Какие средства? Прежде всего — голос, чистый, хорошо поставленный голос. Далее — хорошо развитый слух. Без хорошего голоса и слуха недостижимы ни чистое звучание, ни верные интонации, ни общение с партнёром в дуэтном чтении. Надо уметь контролировать звучание, потому что «мысль молчаливая» далека ещё от «мысли изречённой»: если чтец не владеет техникой речевого аппарата, то у него внутренний замысел может не совпасть с техникой исполнения. А это уже катастрофа!
Очень советовал нам Яхонтов читать больше стихов, которые, по его мнению, повышают технику речи. Чтение стихов он сравнивал с гаммой и сольфеджио у певца.
— Стихи развивают речевой аппарат, читая их, вы вырабатываете правильное дыхание, укрепляете голосовые связки, тренируете дикцию. А если возьмете за правило каждодневно читать гекзаметр, то это поможет вам расширить диапазон.
— Все эти разговоры о технике речи, сказал в заключение Владимир Николаевич,наверное, кажутся вам скучными, но, поверьте мне, без них не обойдёшься. Техника нужна для овладения вершинами мастерства, для глубочайшего раскрытия каждого материала. А у вас материал особенный — звонкоголосый. Он звучит на весь мир.
Становлению профессии диктора, введению некоторых новых приёмов чтения у микрофона, ставших впоследствии хорошими традициями, укреплению авторитета диктора как одной из ведущих фигур на радио во многом способствовал бывший с 1933 по 1936 год председателем Радиокомитета —
Когда я прочитала приказ о его назначении, мне показалось, что я давно знаю этого человека. Но откуда? И вдруг вспомнила: тоненькая продолговатая книжка, а на обложке яркий рисунок, изображающий, кажется, всадника в доспехах, может быть с флагом или трубящего в рог. Заголовок: «Творческий театр». П. М. Керженцев.
Не берусь описывать изменения, которые произошли на радио с приходом нового председателя, расскажу лишь о том, что сделал Керженцев для повышения качества работы дикторов.
Началось с того, что Платон Михайлович стал довольно часто заходить в дикторскую группу. Он видел, как мы готовились к передаче, как оформлялся очередной выпуск «Последних известий» (так стала называться радиогазета). Если у нас был перерыв, Платон Михайлович расспрашивал нас, как идут дела, а потом начинал развивать свои мысли о профессии диктора. И эти мысли, высказанные в начале тридцатых годов, во многом перекликаются с тем, что говорилось о дикторском мастерстве в последующие годы.
Негромко, не спеша, слегка грассируя, он говорил о том, что если диктор хоть раз поставит себя на место своего слушателя, то почувствует, как режет ухо напыщенность и фальшивая патетика, как раздражает театральность и декламация.
— Вам станет ясно, что со слушателем нельзя разговаривать стоя на котурнах, что простота интерпретации и точность изложения — вот всё, чего требует слушатель от хорошего диктора.
Весьма желательно, чтобы самые сложнейшие материалы в вашем исполнении были подобны живой речи. Меня ужасает, если я слышу, что диктор с трудом разбирает непонятное слово или путается в сложном предложении. Я заметил, что чаще всего это случается, когда вы читаете на высоких нотах, на пафосе.
Мы пытались возразить, что, мол, если чересчур опрощать интонации, то можно и наскучить слушателю, но Керженцев парировал:
— Простите, во-первых, опрощение не есть простота и, во-вторых, простота не есть монотонность, которая надоедает. Не смешивайте эти два понятия — простота и монотонность. Вот, к примеру, сейчас наша беседа ведётся тихо, я бы сказал даже пианиссимо, она лишена всевозможных ораторских взлётов, восклицаний, но от этого не теряет своей занимательности. Или я неправ?
Платон Михайлович усмехнулся, глядя поверх очков куда-то в пространство, и задумчиво продолжал:
— Мне говорили, что у вас часто дебатируется вопрос, как читать: громко или тихо? Если бы вы спросили об этом меня, то я ответил бы следующее: всегда в зависимости от темы и характера произведения. Но никогда не кричать! На слушателя удручающе действует крик. Не забудьте, что радиоаппаратура ныне более совершенна, чем десять лет назад. Она не требует форсирования звука. У микрофона можно говорить вполголоса, и вас отлично будет слышно. Мне, откровенно говоря, жаль, что вы почти не пользуетесь чтением вполголоса. Рискните. Попробуйте, если позволит содержание, почитать под сурдинку. Злоупотреблять чрезмерно сурдинкой, разумеется, не надо, но вводить её необходимо как одно из средств, разнообразящих интонации.
Примерно недели через две после этого разговора Платон Михайлович вошёл в отдел выпуска и, хитро улыбаясь, сказал:
— А ведь нашли сурдинку. Хорошо. Но почему вы, уважаемые товарищи, всегда так официальны перед микрофоном? Неужели вам никогда не хочется улыбнуться слушателям и, может быть, даже назвать их товарищами? Например: «Послушайте, товарищи, увертюру к «Руслану и Людмиле». Или, если вы (чего, конечно, не должно быть, но, увы, бывает) оговорились, ошиблись, почему не сказать «Извините, товарищи», «Простите, исправляю ошибку»… Очень уж вы всегда еn frac, как на дипломатическом приёме.
Мы резонно ответили, что панибратского разговора со слушателями нам никто до сих пор не разрешал. Это назовут фамильряностью.
— Может быть, и назовёт кто-нибудь, не весьма разбирающийся в тонкостях человеческих отношений. И с каких пор обращение «товарищи» квалифицируется как панибратство? Бояться этого не стоит. Надо быть смелее. Возможно, мы сами виноваты в том, что слишком «осерьёзили» ваше чтение и этим запугали вас. Во всяком случае, я разрешаю вам и «товарищей», и «извините», и даже улыбку.
Вскоре по инициативе Керженцева был объявлен первый творческий смотр дикторской работы. В течение двух недель наши передачи слушали редакторы, авторы и радиослушательский актив. Редколлегия многотиражки «Микрофон включен» посвятила смотру дикторов специальный номер. В газете самым крупным прифтом был набран лозунг: «Диктор — не говорящий автомат, а творческий работник». Далее шли лозунги, напечатанные помельче: «Дадим диктору политически четкую, литературно высококачественную, технически чистую рукопись!», «Глубже работу с материалом, теснее творческое взаимодействие автора, редактора и диктора!»
Смотр завершился большим совещанием, на которое были приглашены сотрудники всех редакций, авторы, режиссёры, артисты, радиотехники, звукорежиссёры, или как их тогда называли, тонмейстеры.
Открывая совещание, П. М. Керженцев начал с того, что «объявил войну недооценке роли диктора в системе радиовещания», и сказал, что «дикторская группа является чрезвычайно существенным звеном в нашей работе. Качество вещания во многом зависит от того, как работают дикторы».
До мельчайших деталей разобрал он все так называемые объективные причины, мешающие дикторам работать.
Платон Михайлович говорил об унификации ударений, о своевременной доставке диктору микрофонного материала и больше всего о специфике нашего мастерства, вникая во все его ещё не изученные особенности. В частности, Керженцев заметил:
— Диктор недооценивает значения паузы в эфире. Важно не только ясно и точно выразить мысль, сказать слово, не менее важно своевременно выдержать паузу. Вот вы сообщили важную новость. Помолчите. Дайте слушателям прочувствовать её, обменяться мнениями. Не спешите с новыми информациями. Даже простое объявление музыкального номера в концерте требует паузы, чтобы музыка не «наплыла» на дикторскую речь или дикторская речь не прервала музыки. Особенно важна пауза в «Последних известиях». А как часто мы слышим, что два диктора читают выпуск, точно хвастая один перед другим: «У тебя новость хороша, а у меня ещё лучше!»
Притом читают без передышки, не выдерживая ни малейшей паузы.
Потом Керженцев говорил, что некоторые предлагают унифицировать манеру дикторского чтения. Он с этим в корне не согласен: унификация обеднила бы звучание. Нельзя подгонять всех дикторов под один ранжир.
— Пусть каждый читает так, как это свойственно его индивидуальности, не стараясь выработать у себя какую-то специально микрофонную манеру. Искусственно создаваемая манера грозит перейти в манерничанье. Безусловно, диктор — ведущая фигура на радио. Но из этого отнюдь не следует, что он должен подчёркивать своё значение, выделять свою персону среди других: вот я вещаю! Слушайте все! Это нетактично.
Мы уже имеем опыт отдельных дикторов (в частности, ленинградских), которые скромно, оставаясь в стороне, в то же время являются ведущими, подлинными хозяевами передачи. Свои реплики они нередко подают в тоне дружеской беседы, которая всегда благожелательно воспринимается слушателями.
Разумеется, интерпретация рождается содержанием материала, а также его формой. Вы, вероятно, заметили, что за последнее время стиль изменился. Патетика, пафос исчезли. Исчезают сухость, многословие, длинноты. Надо и дикторам перестраиваться. Необходимо стать ближе к редакциям, к цехам, где делаются передачи. Нужен контакт диктора и редактора, — сказал в заключение Керженцев.
После смотра он продолжал наведываться в отдел выпуска, интересоваться, как работают дикторы.
— Ну что же, товарищи, — говорил он, — с удовлетворением замечаю побеги нового в ваших интерпретациях. Творческий смотр, как видно, был полезен. И заметьте, чем дальше, тем больше будет этого нового, больше смелых открытий и находок в вашей профессии. Признаюсь вам, я твердо убеждён, что со временем дикторы будут не только читать, но и беседовать со слушателями. Идеальный диктор — тот, кто сочетает в себе талант, знание, мастерство диктора, комментатора, журналиста и чтеца.
Я вспоминаю эти слова теперь, слушая по радио и смотря по телевидению выступления таких мастеров живого слова, как несравненный И. Андроников, С. Виноградова, Ю. Гальперин, В. Зорин, Г. Зубков, А. Потапов, Л. Маграчев, Ю. Фокин, В. Шрагин и другие.
Доставляет истинное наслаждение, слушая их, следить за тем, как легко переходят они от живой речи к сообщениям телетайпа, как свободно несут мысль, как точно ставят логические ударения, наполняют содержанием психологические паузы, убедительно доносят свой авторский замысел. Кажется, что о них и о подобных им говорил в тридцатых годах старый большевик-ленинец Платон Михайлович Керженцев.
К предыдущей главе «Новые голоса» | К следующей главе «Художники слова»