Соломон Михайлович Михоэлс
Где мало слов, там вес они имеют.
B. Шекспир
Это было в годы Великой Отечественной войны. Соломон Михайлович Михоэлс только что вернулся из США, и работники радио просили его поделиться впечатлениями от поездки. Он охотно согласился.
Для встречи с Михоэлсом нам отвели одну из лучших комнат на радио. Её украшала старинная мебель красного дерева с бронзовыми фигурками сфинксов по краям стола и на подлокотниках массивных кресел. В углу же у окна сиротливо приютился чистенький кухонный столик. Конечно, он никак не гармонировал с золочёными сфинксами. Но мы рассчитывали, что наш гость не заметит столика, обойтись без которого было невозможно, так как предполагалось устроить чай (не на красное же дерево ставить электроплитку для кипячения воды). Не успели мы разложить на тарелочке печенье, не успел диктор Сева Шевцов внести алюминиевый чайник и поставить его на плитку, как в дверях появился Соломон Михайлович. Он кивнул всем и, сбойдя «сфинксов», уселся около злосчастного столика на табуретку (угораздило же нас оставить её здесь!).
Народу собралось много: редакторы, дикторы, режиссёры, артисты. Все молчали, ожидая, что скажет гость. А он, выдержав паузу и оглядев присутствующих, спросил:
— О чём же мне говорить?
Тогда встал Левитан и сказал, что выразит общее пожелание, если попросит Соломона Михайловича не только рассказать об Америке, но и высказать своё мнение о нашей работе.
— Обширная тема, — задумчиво проговорил Михоэлс. — Ну, что ж, начну с Америки. Что такое Америка? Соединённые Штаты Америки это — города со всем известными небоскрёбами, это — американский бизнес, американские театры, Карнеги-холл, радио, автомобили, фермы. И прежде всего люди, простые американцы и капиталисты. О последних я говорить не буду — они такие, как о них пишут в газетах, романах, какими их показывают в кино — нового не скажешь. А вот простые люди… — Он помолчал, как бы собирая воедино свои мысли, — о простых людях могу говорить бесконечно! Многие из них — я общался со многими — любят Советский Союз, преклоняются перед героизмом, который проявляют советские люди в войне. Они верят, что наша страна, несмотря на все трудности и лишения, которые ей приходится выносить, выйдет победительницей. Для честного, простого американца СССР — прекраснейшая из легенд.
— Вот то главное, что мне хотелось вам сказать. Ну, а теперь об американском радио. Вас, конечно, эта тема больше всего интересует. Вам известно, что в США много радиостанций. Каждая преследует одну цель: заставить слушать только себя, свои передачи и не слушать других. Конкуренция. Ради конкуренции придумывают, изобретают (иногда удачно) самые разнообразные виды передач. Приглашают на радио лучших актёров, целые труппы, передают шум Ниагарского водопада, модные песенки, лязг зубов крокодила. Но всё забивает реклама. Теперь нам достаточно известно, как работает американское радио. Тогда же всё, что рассказывал Михоэлс, было в новинку и не могло не вызвать живого интереса.
— Реклама, — рассказывал он, — реклама всюду. Она перебивает сонаты Бетховена и песни Гершвина, она ввинчивается в литературную передачу.
— Однако наряду с безвкусицей есть любопытные выдумки. В частности, слушатели любят передачу «Будьте добры, ответьте» (нечто вроде нашей викторины). В ней принимают участие представители различных слоёв общества, от виднейших политических деятелей до учащихся колледжей и домохозяек. С ними ведёт беседу диктор. Он задаёт им вопросы, на которые незамедлительно должен последовать ответ.
— Я слушал передачу, в которой участвовал сын президента Рузвельта. Диктор прочёл ему небольшой текст и сказал: «Будьте добры, ответьте, кто автор этого афоризма?». Произошла длинная пауза, после которой сын президента неуверенно назвал несколько имен, среди которых были Шекспир, Спиноза, Бальзак и даже Достоевский. Каково же было изумление участников игры и слушателей, когда диктор объявил, что афоризм является выдержкой из известной статьи Франклина Делано Рузвельта. Сенсация! Сын не узнал «почерк» отца. Несколько дней об этом говорил весь город. Несколько дней слушатели включали свои приемники на волну этой радиостанции.
— В Америке любят сенсации. Со мною вместе выступала по радио популярная актриса Элен Хейс. Вы спросите: в чём здесь сенсация? Дело в том,что Элен Хейс — 60 лет и до этого она ни разу в жизни не выступала по радио, т. е. не делала своего бизнеса с помощью микрофона. Её первое выступление, да ещё совместно с советским актёром, было для слушателей сенсацией номер один!
— Все эти сенсации, весь шум вокруг какого-нибудь часто малозначащего события утомляют в конце концов. Я с удовольствием слушаю сейчас ваши голоса, ваши передачи, вашу деловую речь, в которой нет никакой напыщенности и парадной трескотни.
Нам было приятно услышать от Михоэлса такой добрый отзыв, тем более, что совершенно иное мнение о нашей работе высказал недавно один большой писатель. Мы любили читать его острые и всегда актуальные статьи и, естественно, нас интересовало его мнение. Но как мы огорчились, когда на наш вопрос писатель рассеянно ответил: «Диктор? По моему, это — нечто среднее между проповедником и гувернанткой».
Мы рассказали об этом Михоэлсу. Он усмехнулся (но глаза остались серьёзными) и покачал головой:
— Да? Ну, что же — такой отзыв не лишён остроумия. И если бы мне в передаче «Будьте добры, ответьте» предложили сказать, кому он принадлежит, я безошибочно назвал бы его автора, но согласиться с ним не могу. Нет, вы не проповедники и тем более не гувернантки. У вас — другая беда. Я говорю не об одних дикторах и, может быть, о дикторах меньше, чем о других. Я говорю о штатных чтецах, ведущих, актёрах радио и, вероятно, о режиссёрах. Ваша общая беда это штампы: у одного всегда инфантильное звучание; у другого — мужественное, героическое; одни все читают эпически; другие разливаются соловьем и всё передают чистенько, угодливо.
— На радио, как в древнем театре мимов, существует «голос-маска», закрывающий порой всё живое содержание. Это бесстрастие маски, заранее заученные интонации отбивают охоту слушать.
— Мне кажется, что у вас есть доля самоуспокоенности. Не возражайте. Послушайте сначала. Я не сомневаюсь в том, что вы волнуетесь за качество, вы остро переживаете события, о которых читаете. Но, возможно, некоторые специфические условия работы на радио мешают творческому состоянию, вырабатывают штампы, а штампы неизбежно влекут за собой самоуспокоенность. А ведь у каждого творческого работника должно быть чувство какого-то вдохновенного недовольства собой: что-то я ещё не доделал, что-то надо ещё гранить, дорисовать. Вслед за самоуспокоенностью приходит другой грех — самолюбование. И тогда кончается творчество. Художник перестаёт быть художником. Он уже не художник, а ремесленник. Он доволен собой, не замечает своих недостатков и не видит окружающих его людей — художников. Однако, если вы по своей натуре все-таки художник, а не ремесленник, то в конце концов вам самому надоедят все ваши «заготовки», и вы почувствуете ненависть к самому себе. Возненавидев себя, вы начнёте замечать других, следить за ними, за их творческим процессом. Вы будете удивляться их мастерству, восхищаться их талантом. Вам даже покажется, что вы сами бессильны создать нечто ценное. Вы переживёте примерно то же самое, о чём рассказал Гуно: «Когда мне было двадцать лет, я признавал только себя. Тридцати лет я говорил уже: я и Моцарт, сорока — Моцарт и я, а теперь я говорю уже только Моцарт». Очень хорошо, если и вы будете так говорить (хотя многим из вас, вероятно, нет ещё тридцати). Это значит, что вы начали признавать не только себя, но и других. Отсюда у артиста начинается борьба с самим собою, как с кем-то, тормозящим собственное творчество. Опыт товарища начинает казаться богаче, чем собственный опыт, как говорится в старой пословице: «Туфли соседа кажутся мне лучше моих туфель». Вы начинаете искать, вы хотите получить добрый совет. С этой минуты вам больше, чем когда-либо, нужен режиссёр, который может направить вас, рассеять сомнения, объяснить, что хорошо, что плохо.
— Мне кажется, что на радио особенно велика роль режиссёра. Ведь со стороны виднее. Этого «со стороны» нет на радио, потому что перед вами нет публики. Как нужна здесь рука опытного режиссёра! Режиссёр радио должен быть особенно чутким; подобно микрофону, он должен улавливать все нюансы: не пропустить недоработки, дать нужные радиомизансцены.
— Какую огромную роль, например, играет на радио пауза! И как не умеют ею пользоваться. Спешат прочитать всё как можно скорее, нанизывают слова одно на другое, не давая слушателю разобраться в существе дела. Я бы сказал, что некоторые просто боятся сделать паузу. А ведь иной раз умная пауза может сказать слушателю больше целого каскада слов. Но паузу надо нажить, надо заработать. Ее надо уметь завоевать тишиной, которая настораживает вашу невидимую аудиторию, заставляет прислушаться — что дальше?
— Мне кажется, — сказал нам Михоэлс, — что радиоработнику полезно иногда ощутить себя слушателем, спросить у самого себя: «А как я восприму этот текст? А какое впечатление на меня произведет эта музыкальная передача? Понравится ли мне эта постановка, в которой повторяются обветшалые звуковые эффекты?
— Если вы читаете «Последние известия», то читайте их так, как будто это ваши собственные заметки. С таким же отношением беритесь и за художественное произведение: представьте себе, что оно ваше или что вы творите его вместе с автором. Вспомните детей: когда они играют в их игру — в морское путешествие, в войну, в куклы, — они верят, что это не игра, а правда. Такую веру, точнее, такую силу воображения надо иметь артисту.
Беседа длилась более часа. Запомнились слова Михоэлса, сказанные на прощание:
… Человек, посвятивший себя искусству, где бы он ни работал — на сцене или у микрофона, кем бы он ни работал — актёром, диктором или режиссером, должен постоянно будить в себе жадный интерес к творчеству, искать, достигать, снова искать. Эти поиски — залог молодости в искусстве.
К предыдущей главе «Василий Иванович Качалов» | К следующей главе «Михаил Михайлович Лебедев»