Эта книга о людях радио, о тех, кто создаёт передачи и участвует в них. Привычным жестом включив репродуктор или радиоприёмник, мы узнаём новости, слушаем очерки, беседы, музыку. Передачи в стройном и строгом порядке следуют одна за другой: послушать их, так кажется, что нет ничего проще, как прочитать «Последние известия» или провести концерт.
А между тем какое сложное дело — радиопередача, сколько людей трудятся над нею, прежде чем выпустить её в эфир. Передача — это автор, написавший материал, это постановщик, звукорежиссёр и техник, это исполнитель и оператор, наконец, это диктор, остающийся наедине с микрофоном и из маленькой студии разговаривающий со всей планетой.
О работе на радио и пойдёт здесь речь. Вначале я хочу рассказать о том, как зарождалось у нас систематическое радиовещание. По воспоминаниям ветеранов радио и по сохранившимся от тех времён материалам воспроизвести картину первых радиопередач. На радио прошло тридцать лет моей жизни. Работая диктором, я была свидетельницей того, как создавались передачи, как готовились исполнители к выступлению у микрофона. Мне посчастливилось вести передачи, в которых участвовали большие художники: писатели, поэты, актёры, певцы, музыканты — люди, внёсшие неоценимый вклад в искусство радиопередач. Их опыт находит отражение и в сегодняшних передачах.
Диктор ближе других работников радио стоит к слушателю: он связующее звено между теми, кто делает передачи, и теми, для кого они предназначены.
Слушатели хорошо знают голоса дикторов, знают их фамилии и даже имена. И всё. А кто они, эти дикторы? Как и когда пришли на радио? Как готовятся к выступлениям перед микрофоном, как совершенствуют своё мастерство, а главное, какими средствами добиваются в процессе чтения предельной ясности в раскрытии авторского замысла, точности и выразительности в подаче слова, яркости и привлекательности звучания? Рассказать об этом — моя главная задача.
Но есть у меня и другая цель: рассказывая о тружениках радио, я хочу привлечь внимание читателя к передачам, повысить, особенно у молодёжи, культуру слушания, с тем чтобы более полно и глубоко воспринимались та разносторонняя и актуальная информация, те художественно-эстетические ценности, которые так щедро дарит радио.
Приношу большую благодарность тем, кто помог мне в работе: В. А. Гуриной, передавшей мне ценные материалы, характеризующие первые шаги работы советского диктора у микрофона, В. Н. Ружникову и М. С. Шалашникову, давшим возможность ознакомиться с архивными документами, а также А. Н. Степанову и Е. Г. Князевой и всем, кто целился со мной своими воспоминаниями, приведёнными в этой книге.
Расскажите о том, что было, когда ничего не было.
(Из разговора с очень юным диктором)
С тех пор прошло около пятидесяти лет. Трудно найти в архивах что-либо, относящееся этому времени. Немного встретишь и людей, помнящих, как зарождались радиопередачи.
По рассказам артиста В. Д. Бутурлина, работавшего по совместительству одним из первых дикторов РОСТА (Российского телеграфного агентства), можно частично восстановить обстановку их работы. Дикторов тогда именовали телефонистами, потому что они должны были передавать через телефонную трубку, заменявшую микрофон, последние информации.
В небольшом особняке в Армянском переулке, где помещалось РОСТА, было несколько будочек, из которых и шли эти передачи.
Бутурлин рассказывал, как трудно и непривычно было ему в тесной телефонной будке монотонно и размеренно читать на запись информации для местных газет.
— Только разгонишься, только позволишь себе хоть немножко выразительнее прочесть одну-другую фразу, как бежит кто-нибудь из сотрудников и начинает делать знаки руками. «Медленней! Спокойней! Ровнее! Места не успевают записывать», — шепчет одними губами. И опять превращаешься в телефониста. Впрочем, от диктора РОСТА пичего другого и не требовалось: лишь бы не пропали в эфире не только отдельные слова, но и отдельные буквы. Читаешь почти по складам: «Киев. Повторяю: Ки-ев. Диктую по буквам: Константин, Ирина, Елена, Василий. Киев».
Одному редактору РОСТА пришла фантазия «осовременить» передачу, для чего при диктовке по буквам имена собственные (как известно, взятые из святц) заменять производственными терминами. Тогда и платья украшали орнаментами из тракторов и лобогреек. По этому новшеству тот же «Киев» диктовался так: «комбайн», «индустрия», «естествоведение», «велосипед». Получалось «Киев». Но вскоре от этого нововведения пришлось отказаться по той причине, что не нашли современных заменителей для «Ивана краткого», то есть «Й».
Систематическая передача сообщений РОСТА была огромным подспорьем для периферийных газет. Шутка ли: сегодня приняли из Москвы последние новости, а завтра они уже появляются в местной печати!
Но это только присказка, а сказка была впереди. Она началась 23 ноября 1924 года, когда из Москвы прозвучал первый номер радиогазеты. Он продолжался около часа.
Сначала газета выходила четыре раза в неделю, потом — ежедневно, а затем два раза в день — утром и вечером.
Меня всегда интересовало, как прошла первая передача, кто был участником этого исторического выпуска.
Среди чтецов — пионеров радио — всегда называлось имя Александра Ивановича Скавронского; говорили, что и он читал этот первый выпуск радиогазеты. Разыскать Скавронского не составило большого труда. Встреча с ним была интересной и полезной. В небольшой комнате Скавронского всё напоминает о радио, первых передачах. В альбомах — портреты его товарищей, на книжной полке — старые радиопрограммы, газеты тех времён. Но самое интересное — это его рассказы.
Студент ГИТИСа и артист эстрады, Скавронский пришёл на радио после того, как услышал однажды передачу радиоконцерта. Живой, увлекающийся музыкой и художественным чтением, Александр Иванович почувствовал, что у микрофона он найдёт новое применение своим разносторонним способностям. И точно: Скавронский не только читал радиогазету, но и участвовал в её музыкальном оформлении в качестве балалаечника, баяниста, исполнителя сатирических частушек и фельетонов, без которых не обходился тогда почти ни один выпуск радиогазеты. Успешно проработав на радио около четырёх лет, Скавронский снова вернулся на эстраду.
— Не хватало мне у микрофона общения с публикой, любопытных глаз, которые смотрят из зрительного зала, — говорил он при нашей встрече, — особенно скучал по ребячьей, по молодёжной аудитории. До радио я часто выступал в интермедиях, скоморошьих действах. Посмотрели бы вы, как ребята их принимают! И теперь на новогодних праздниках я — всегдашний Дед Мороз. Hедавно ездил в ГДР с ансамблем ДКЖ «Юность» — был и ведущим, и чтецом, и балалаечником-раешником.
— Вам никогда не было скучно без радио?
— Так ведь я не совсем расстался с микрофоном: нет-нет да и почитаю, когда пригласят. Спасибо, не забывают. Я же радио никогда не забуду.
Скавронский охотно делится воспоминаниями о выходе в эфир самого первого номера радиогазеты. Её организатором и редактором был директор РОСТА Константин Антонович Комаровский (Данский), его ближайшими сотрудниками — П. Валевский, А. Карпачевский, А. Садовский, поэт Я. Галицкий, журналист Г. Золотухин и другие опытные газетчики — энтузиасты нового начинания.
Трудно было с подбором чтецов. Никто не имел понятия о том, какими особыми качествами должен обладать артист, чтобы почти без предварительной подготовки, без репетиций, но на высоком художественном уровне прочесть по радио газетную информацию. Такие требования ещё никогда не предъявлялись к актёрам.
В редакции обсуждали и сразу же отвергали одну кандидатуру за другой: какой же актёр согласится выступить без репетиции и даже без публики!
Вдруг Комаровского осенило:
— А почему обязательно — актёр? Новая профессия чтеца радиогазеты мало чем напоминает актёрскую. Важно, чтобы это был человек с хорошим голосом, с хорошей дикцией и обязательно с высокой культурой. У меня есть такой человек. Зовут его Александр Иосифович Гурин, работает он в Реввоенсовете.
Когда Гурин первый раз явился в редакцию, на нём была военная форма. Большой разговор с редактором о широких перспективах нового начинания увлёк Александра Иосифовича. Он горячо взялся за подготовку к передаче, привлёк к этому делу Скавронского, которого слышал в концертах, пригласил одарённого студента ГИТИСа Александра Цвиленева и артиста Александра Щагина. Так и получилось, что первую радиогазету читали четыре Александра.
Накануне «премьеры» Константин Антонович вызвал к себе исполнителей и сказал им:
— Газету будут слушать, а не читать. Следовательно, надо, чтобы ни одно слово не пролетело мимо ушей слушателя, Ведь он если недослышит, то уже не может переспросить вас. А кто наши слушатели? В основном это рабочие, крестьяне, служащие. Газета, которую мы делаем для них, должна быть не только понятной, но и занятной. Задача чтецов — не читать, а как бы рассказывать о том, что вас самих очень интересует. Вы, товарищи, начинаете новое дело и, может быть, даже не представляете себе, какое у него огромное будущее.
Действительно, широкий путь открывала
Вот он лежит передо мною — самый первый выпуск Радиогазеты РОСТА. В этой же старой папке подшиты ещё несколько уцелевших номеров, относящихся к 1924–1925 годам.
Выпуск состоял из одиннадцати разделов: 1. Что нового за границей, 2. По Союзу Советских республик, 3. Что слышно в Москве, 4. Новости науки и техники, 5. Книжный уголок, 6. Театр и кино, 7. По рабочим клубам, 8. Радиопочтовый ящик, 9. Радиоотклики, 10. Спорт, 11. Фельетон.
Между разделами были связующие конферансы — обращение ведущего к слушателям. Конферансы звучали примерно так: «Вы прослушали сообщения из-за границы, а теперь перейдём к новостям по нашей стране». Или: «Вас, товарищи, всех интересует вопрос летних отпусков, как организовать свой отдых. Послушайте на эту тему беседу представителя ВЦСПС товарища такого-то». По окончанни беседы ведущий обязательно напомипал слушателям тему беседы, фамилию докладчика и, объявляя музыкальный антракт, приглашал послушать вокальный или инструментальный номер.
Информации были немногословны, но любопытны. Например, в одном из первых выпусков сообщалось, что в Лефортове найден архив Пугачева, что «украинское общество авиации решило принять участие в планерных состязаниях в Германии», что видные общественные деятели приветствуют радиогазету и что «29 ноября в Центральной области ожидается днём 0, ночью минус 5 градусов, Осадки возможны в Костромской, Нижегородской и Владимирской губерниях».
Конферанс первого, исторического выпуска должен был читать Гурин, частушки отдали Скавронскому, чтобы он исполнил их под балалайку, новости науки Щагину, очерк — Цвиленеву, Остальные информации распределили поровну и стали репетировать. Но не успел каждый прочесть по одной заметке, как в комнату вбежал дежурный редактор и сказал, что немедленно надо ехать на передачу. Машина ждёт.
Дело в том, что редакция помещалась в Армянском переулке, а радиостудия — на Гороховской улице, при радиостанции имени Коминтерна. Из редакции в студию добирались разными способами: в автобусе, на трамвае, на извозчике, а иногда и пешком. Бывало, что и материал штудировали в дороге; всякое бывало.
На премьеру все ехали в большой машине, продолжая и в пути готовиться к передаче. От Армянского до Гороховской не так уж далеко, но на этот раз дорога казалась бесконечной. Мучительно переживали каждый транспортный затор (особенно долго стояли где-то в районе Курского вокзала). В каком-то ухабе заклинило машину. Шофёр тихонько ругался, пианист вполголоса напевал мелодию, которую намеревался сыграть в музыкальном антракте. Все старались сохранять спокойствие.
Наконец подъехали к приземистому, одноэтажному зданию — радиостудии на Гороховской. Предъявив часовому пропуск, чтецы вошли в коридор, из которого вели две двери — в студию и в аппаратную. Чтецов пригласили в аппаратную.
— Побудьте пока у нас, — приветливо говорили техники. — В студию пойдёте перед началом передачи. К концу-то передачи вы там без вентиляции задохнётесь.
Чтецы благодарили: сегодня с ними все так предупредительны. Ещё бы — премьера!
В аппаратной была непривычная тишина, прерываемая редкими телефонными звонками. Бесшумно, неспеша техники колдовали у аппаратов: проверяли, уточняли, фиксировали.
Наконец наступило время идти в студию — небольшую комнату, обтянутую красной материей. В ней еле умещались пианино, один-два стула, пульт для нот и гигантский микрофон с трубкой, напоминающей эдисонов фонограф. Подвешенный резиновыми шлангами микрофон находился в середине металлического диска, прикреплённого к высокой стойке. Включать и выключать этот агрегат мог только техник в аппаратной. Ни звуковых, ни световых сигналов «микрофон включён» в студию не поступало — их сделали позже.
Чтобы не прозевать момент выхода в эфир, диктор должен был не спускать глаз с окна в аппаратную. Взмах руки техника являлся единственным сигналом к началу передачи. Та же процедура и в конце: махнул рукой — передача окончена.
О, этот исторический микрофон на Гороховской! Кто из исполнителей не вспоминает о нём с легкой дрожью. Один из первых дикторов, впоследствии выдающийся радиорежиссёр Осип Наумович Абдулов — блистательный чтец и актёр, — рассказывал, как его заставляли экспериментировать перед этим микрофоном:
— Меня долго передвигали, пересаживали, переставляли: то подводили почти к самой трубке и я вынужден был шептать «на ухо», то заставляли уйти в другой конец студии и кричать оттуда в тот же микрофон. Просили то встать, то сесть и читать сидя, то опять встать и читать стоя, отвернувшись от микрофона куда-то в сторону. Опытам не было конца. Кажется, не просили меня только упасть перед микрофоном ниц и декламировать в такой позе.
Осипу Наумовичу повезло: микрофон не сыграл с ним злой шутки, как с другим актёром. Задумав произнести фразу на трагическом шёпоте, он почти вплотную приблизил губы к микрофону, глубоко вздохнул. И в тот же миг всё лицо его покрылось «чёрной пудрой». Никто не предупредил, что внутри микрофона насыпан угольный порошок. Эти микрофоны так и назывались угольными, и дышать на них никак не рекомендовалось.
Стрелка часов приближалась к семи. В студии воцарилась тишина — все ждали магического взмаха руки и…
«Алло! Алло! Внимание!
Говорит Москва!
Слушайте! Слушайте! Слушайте!
Радиогазета РОСТА № 1.
Воскресенье. 23 ноября 1924 года».
Торжественно прозвучало в эфире это объявление — шапка новой газеты.
Затем к микрофону подошёл Комаровский. Он обратился к слушателям с небольшим вступительным словом:
«Радиогазета, самая живая газета в мире, она не читается, а слушается. Радиогазета состоит из живых, коротеньких статеек… коротеньких сообщений.
Взявший трубку радиоприёмника дослушает газету до конца. Узнает все важнейшие события дня.
Первый номер первой радиогазеты слушают тысячи радиолюбителей. Скоро её будут слушать десятки, сотни тысяч и миллионы.
Перед радиогазетой важнейшие задачи, великое будущее!»
С большим подъёмом прочли дикторы приветствия, полученные от видных общественных деятелей — Г. В. Чичерина, Е. М. Ярославского и А. В. Луначарского.
В рубрике «Что нового за границей» были переданы самые последние телеграммы РОСТА: о прибытии в Париж советской делегации, уполномоченной принять флот, уведённый Врангелем; о новых столкновениях рабочих с полицией в Греции.
В разделе «Что слышно в Москве» сообщалось о том, что «старейшие рабочие-текстилыщики возложили венок на гроб Ильича»; что «нарком Луначарский выступил с лекцией»; что «вернулись в Москву участники пробега на мотоциклах по маршруту Москва — Лондон — Москва. Блестящие результаты показала резина советского производства: мы вернулись с запасом московского воздуха в шинах».
Осторожно сменяя один другого, уступая друг другу место, подходили дикторы к микрофону (о столе, за которым так удобно читать, тогда не могло быть речи: его просто негде было поставить). Старались не шелестеть бумагой, а главное — бесшумно двигаться, но… Но странный пол был в этой первой радиостудии! Хоть и устлан он неплохим ковром, однако доски под ковром не только слегка поскрипывали (это бы полбеды) — они колебались, как зыбкие волны, и боже упаси задеть ту, к которой прикреплена микрофонная стойка, шума и треска в эфире не оберёшься!
И все же первая передача прошла без сучка и задоринки.
В конце номера прозвучал первый радиофельетон. Его автором был Валентин Катаев. Выступить с фельетоном по радио Катаеву посоветовал Михаил Кольцов. Фельетон был коротенький — меньше странички. Он начинался словами: «До сих пор у меня были читатели… Своего читателя я сразу и безошибочно берусь найти в тысячной толпе. Если у человека в кармане торчит свеженький номерок «Красного перца» (юмористический журнал тех лет — Н. А. Толстова), а на лице написано бесшабашное веселье с примесью лёгкой тревоги, — могу с уверенностью сказать, что это именно и есть мой читатель.
Значительно сложнее… с радиослушателем. Было бы более чем легкомысленно… искать в тысячной толпе человека, у которого из кармана торчит свеженький номерок радиогазеты. Каждый честный радиослушатель сидит у себя дома и слушает радиогазету…
…Дорогие радиослушатели, сегодня я говорю свой первый радиофельетон.
Радиофельетон! Вслушайтесь в это».
В третьем номере любители радио услышали фельетон М. Кольцова, написанный специально для радиогазеты. Автор рассказывал о «сенсациях» английского радио, которое слушает благополучный английский буржуа, «когда огонь в камине деликатно тлеет, чуть-чуть подогревая подошвы домашних туфель… И медовый голосок по порядку сообщает всё нужное и ценное для мира: о том, как принц Уэльский посетил выставку охотничьих собак, о том, толстеют ли ноги от фокстрота, какой мазью чистить дверные ручки, и… об очередном укорочении юбок…».
Язык Кольцова необычайно радиогеничен: простота, точность, краткость.
Следующий его фельетон — «О порче языка» — прозвучал в номере седьмом. Он начинался так: «Сегодня в «Правде» напечатана замечательная заметка В. И. Ленина… о порче русского языка, о засорении его всякой ненужной иностранщиной. Он возмущается уродливой словесной чепухой, которую ухитряются натаскивать наши литераторы и ораторы куда попало». Кольцов описывает «1001-е заседание» по поводу «урегулирования и нормализации русского языка… Первым пунктом программы дня стоит проблема о составлении квалифицированного индекса, о составлении иностранных терминов, подлежащих дезавуированию в советском лексиконе». В президиум поступает предложение «избрать комиссию для мобилизации актуальных элементов, пригодных для инструктирования в деле фильтрации стиля». Свой маленький фельетон Кольцов заканчивает пожеланием: «Пусть заметка Ленина… будет воспринята каждым товарищем в отдельности и использована серьезно, осторожно, вдумчиво, по-ленински».
На этот фельетон редакция получила много откликов. В одном из них слушатели писали: «Мы с удовольствием слушаем ваши передачи, но зачем вы говорите «пару новостей», «пару слов» и т. д. Парой бывает то, что в природе или обиходе по паре, например: пара рук, ног, глаз, также пара лошадей или пара чулок… И зачем ваши сотрудники говорят «использовывать»? Ведь вас слушают массы и портят дурными примерами свою речь».
Так, на заре радиовещания был поставлен вопрос о чистоте русского языка, которому немало места уделяется в программах и сегодняшних передач.
После первого выпуска в редакцию звонили из Наркомпочтеля, звонили слушатели. Все благодарили и поздравляли. Настроение было праздничное. Только по дороге домой Гурин признался товарищам, что волновался, особенно в начале передачи: стесняла непривычная обстановка, отсутствие публики, неизвестная реакция аудитории.
Сомнения участников первой радиопередачи очень скоро были рассеяны письмами слушателей, которые получил ведущий
Он был прирождённым диктором. Его голос — густой, сочный баритон — не искажали эфирные помехи, его безукоризненной дикции не мешали технические несовершенства радиоаппаратуры. С первого же выпуска Гурин стал ведущим, или, как его называли слушатели, «водителем радиогазеты». Впоследствии об Александре Иосифовиче писали, что он «имеет опыт свыше тысячи номеров радиогазеты». Не будет преувеличением сказать, что в своё время Гурин был одним из популярных дикторов, если не самым популярным. Слушатели прощали ему даже манеру произносить слова чуть-чуть в нос. Юрист по образованию, он прошёл школу постановки голоса, логического чтения, ораторского искусства. Все это пригодилось ему в дикторской работе. Мало кто лучше Александра Иосифовича умел голосовыми средствами подчеркнуть заголовок статьи, торжественно и значительно послать в эфир заставку радиогазеты: «Всем! Всем! Всем! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Сочными интонационными красками «украшал» он конферансы, «отбивая» ими один раздел от другого. Удавались Гурину передовые статьи и беседы.
Он был непревзойденным мастером в передачах на международные темы. Шли они у него, что называется, «на уровне послов»: был в них и дипломатический такт, и, по мере надобности, острый сарказм, и скрытая ирония, и безукоризненная вежливость, а главное, свободное владение текстом любой трудности, независимо от содержания и формы изложения. В то же время Гурину была свойственна некоторая «плакатность», «выспренность» в подаче текстов. Эта манера подходила к общему стилю передач: «Все как один на уборку урожая!», «Даёшь промфинплан!», «Смерть мировому капиталу!» и т. д.
Поклонников и поклонниц у Александра Иосифовича было множество. Иногда он показывал нам их письма, в которых его называли «трубадуром радио», сравнивали его голос с чёрным бархатом, пытались описать его внешность, как она представлялась «на слух». Корреспонденты и особенно корреспондентки, не скупившиеся на восторженные эпитеты, представляли любимого диктора высоким, стройным, с задумчивым взглядом и густыми волнами каштановых кудрей. Читая эти письма, диктор горько улыбался, так как кроме бархатного голоса ни один штрих «устного портрета» не совпадал с оригиналом.
Гурин был первым руководителем дикторской группы. Вместе со своими товарищами уже тогда он пытался найти приёмы оживления не в меру длинных и сухих передач: «Надо оживить газету, — писал он, — придать ей разговорную форму, писать статьи в стиле беседы. Это необходимо сделать в ближайшее время, ибо мы застываем».
В своём отзыве об одной из праздничных передач Гурин сетовал на то, что «статья-поздравление слишком растянута, поэтому потеряла свою ударность. Хороши коротенькие зарисовки, очерки, фельетончики. Они читались легко и производили свежее впечатление. Звонили слушатели и говорили, что в дальнейшем желательны такие короткие материалы, сценки… Даже длинные частушки и те утомляют слушателей и усложняют передачу».
Гурин хотел приобрести для дикторов словарь. «Гурин решил подружить чтецкую семью с Далем. Эту дружбу безусловно следует приветствовать», — было тогда записано в редакционном журнале. Но был ли куплен словарь — неизвестно. Прочное место словари заняли в дикторской лишь в конце сороковых годов.
Когда на радио отмечали юбилей А. И. Гурина, в одной из передач прозвучало следующее сообщение: «Товарищи радиослушатели! Сегодняшний номер нашей радиогазеты мы начинаем приветствием руководителю дикторской группы товарищу Гурину, по поводу исполнившегося пятилетия его работы у микрофона.
Товарищ Гурин бессменно оформляет и читает наши газеты. Он один из лучших наших чтецов. Выражаем ему глубокую благодарность за его плодотворную работу».
Много поздравлений юбиляр получил от слушателей. Гуринские традиции чтения — убеждённость, торжественность и значительность подачи особо важных материалов — были продолжены талантливым диктором М. М. Лебедевым, а в наше время развиты, усовершенствованы и закреплены Ю. Б. Левитаном.
Проработав на радио до 1930 года, Александр Иосифович перешёл к концертной деятельности. Публика, неоднократно слышавшая Гурина по радио, узнавала на эстраде популярного диктора и тепло принимала его конферансы и художественное чтение.
B годы Великой Отечественной войны в составе бригады ВГКО Александр Иосифович был на фронте.
В 1949 году Гурин умер. В его архиве бережно хранились материалы о работе на радио: письма слушателей, наброски и публикации первых статей о дикторском мастерстве, уникальные номера журналов и газет двадцатых годов — «Новости радио», «Радиолюбитель», «Радио в деревне». Самой ценной в гуринском архиве была —
В эту тетрадь дежурный редактор должен был записывать, как прошёл очередной выпуск радиогазеты, который он слушал по радио.
Перелистывая слипшиеся от времени страницы, перечитывая записи, мы восстанавливаем картины из истории нашего радио.
Коротенькие записи вобрали в себя всё, чем жили тогда радиоработники: их заботы о качестве материалов, требования к чтецам, бессильное негодование на «капризы и причуды» радиотехники, упрямые поиски и неожиданные находки удачных приемов работы.
Вот, к примеру, запись, сделанная 23 июня 1925 года: «Приёмник (речь идёт о своевольном детекторном приёмнике — Н. А. Толстова) капризничал. Еле наладил. Впечатление от передачи удовлетворительное. Увеличение пауз между конферансом и текстами — полезная штука: лучше расчленяются голоса».
В маленькой заметке поставлены три актуальных вопроса — о несовершенстве приёмника, о значении пауз в передаче и о слиянии голосов.
Несовершенный приемник и технические помехи являлись тогда, пожалуй, проблемой номер один. Не случайно в тетради эта тема занимает значительное место. Например:
«7 августа 1925 года. Аппарат долго не соглашался работать… Пока налаживали его, артисты прочитали три четверти всей газеты (которая шла почти час). Я успел прослушать лишь последнюю четверть, а может, и того меньше. Боюсь поэтому высказывать какие-либо суждения».
И ещё одна из многих записей на ту же тему, она относится к январю 1926 года: «Ни я, ни монтёр не могли убедить наш громкоговоритель вымолвить хоть одно слово. Газету читали, но как — сказать не могу».
С техникой обращались почти «на вы»: «аппарат не соглашался», «монтёр не мог убедить», «все попытки упросить его работать остались бесплодными».
Терпение истощалось наконец, и рецензент изливал в стихах всю свою горечь и злобу. Стихи были под стать технике, но автору после них, вероятно, становилось немного легче:
«Исполнен был благих порывов я,
Наш громкоговоритель — сущая свинья:
Как ни вертел и ни крутил его я,
Не слышно ничего, окромя воя».
Безнадёжной грустью веет от лаконической записи:
«Не мог слушать передачу, так как с крыши бросали снег на мою антенну».
И снова стихотворная сатира, теперь уже в форме частушки:
«На диване я сижу,
Съежился, не дышý
В говоритель наш гляжу,
Ничего не слышу.
То ли муха в нем жужжит,
То ль паук обои
Нежно лапкой шевелит?
Что это такое?
Ах, болит моя душа:
Дело никудышно.
Впрочем, читка хороша,
Коль её не слышно!»
Примечание А. И. Гурина. Ставлю неверное ударение не столько для рифмы, сколько для того, чтобы приблизить стиль наших рецензий к стилю обычного исполнения.
Но то, что я слышал, приникнув ухом к громкоговорителю, было прочитано безукоризненно.
И всё же нельзя по дефективному аппарату давать оценку передачи. Это не страхует рецензента от ошибок, а исполнителя от неправильных упреков». Чтецов чаще хвалят, чем бранят. «Номер был прочитан безукоризненно», «в читке воскресного номера была определённая дружная слаженность», «хорошо звучат голоса», «выпуск прошёл организованно и четко», «чувствуется гуринская рука», «голоса звучали чисто и ровно» — читаем мы в ряде записей.
Но чего не прощают рецензенты чтецам, так это дикционных погрешностей, торопливого чтения и неправильных ударений.
В вопросах дикции и чистоты речи тогда было чрезвычайно трудно разобраться: как узнать, по техническим или по каким другим причинам «западает» и не звучит у чтеца та или иная буква. Например, 27 июля 1925 года, негодуя на чтецов, рецензент писал: «Почему на них напало вчера косноязычие? Вот только некоторые из «перлов»: «в Экип» вместо «в Пекин», вместо «в связи с этим» — «вези сети», вместо «двухкиловаттный» — «двухсамоварный», вместо «легкоатлеты» — «лёг в котлеты» и т. д.». На это чудовищное и возможно даже несправедливое обвинение отвечает через день другой рецензент: «Что касается замечаний о неправильном произнесении слов, то половине из них можно найти оправдание в том, что рецензент слушал газету через репродуктор, который имеет свои особенности, а именно: буквы П, Т, Д, С и К не всегда звучат. Объясняется это вибрацией поверхности репродуктора. Поэтому, когда передают иноформацию РОСТА на запись, то букву С заменяют буквой 3. Но нельзя же это делать в радиогазете!»
Неразрешимой проблемой были шипящие звуки. Иногда эфир не просто искажал их, а поглощал начисто. Это замечали и слушатели. Чтецов упрекали в том, что они не обращают внимания на каверзные буквы, но «с особым смаком упирают на буквы Р и Н (р-р-абоче-кр-р-рестьян-н-ское пр-р-ра-вительство», «восторр-жен-н-н-ные возгласы») и не следят за произношением других согласных. Так, у них вместо «семенные фонды» получается «именные фонды» проглатывается звук С».
Чья же здесь была вина — чтецов или техники? Конечно, прежде всего виновата техника, но и приемы чтения радиогазеты ещё не были найдены. Пройдёт не один десяток лет, пока ветераны радио и молодое поколение дикторов найдут наконец верный дикторский «почерк». А пока дежурные редакторы были вынуждены фиксировать в тетради, что «голос конферансье часто сливается с голосом другого чтеца», «чтецы, очевидно, настолько привыкли к манере чтения друг друга, что инстинктивно сглаживают разницу между тембрами голосов. Трудно разобрать, когда читает один, когда другой». «Раньше, когда начинала существование наша газета, я прекрасно различал все голоса и безошибочно узнавал, кто читает. Теперь же все читают так похоже друг на друга, что кажется, будто в номере занято не четверо, а один-два человека. Неужели это зло, с которым нечем бороться?»
Читателю может показаться странным, что в отзывах часто идет рёчь об узнавании голосов и не упоминается почти ни одна фамилия, кроме ведущего (конферансье). Но тогда было принято в конце номера объявлять только ведущего. Фамилии всех участников передачи стали объявляться позже.
Всё внимательней и строже прислушивались рецензенты к чтецам и если замечали недостатки, то не просто фиксировали их, старались вскрыть причину: «10, VIII-25… Из раза в раз повторяющиеся нашими чтецами ошибки наводят на мысль, что дело не просто в ошибках как таковых, а несколько глубже! Я знаю, что большинство наших чтецов — люди большой культуры, хорошие профессионалы, но… но мы нередко слышим от них по радио — «Юманите», «Верхнёудинск» и т. д. С чего бы это? Ведь в разговоре из них никто так не скажет. Быть может, они устали?»
«Одни и те же объявления, повторяющиеся каждый день, дикторы читают отлично. Это наводит на грустные размышления: неужели хорошо можно читать лишь то, что вытвердили чуть ли не наизусть?
Чтец радиогазеты, должен обладать мёртвой хваткой, брать текст с налёта, уметь передавать не заученные и отрепетированные слова, а смысл. Зная, о чём читаешь, никогда не ошибешься в том, как прочесть!»
Рецензент прав, когда говорит, что, «зная, о чём читаешь, не ошибешься, как прочесть». К этой теме ещё не раз вернутся дикторы всех поколений. Из этой рецензии видно, что уже в то время поднимались вопросы, которые волнуют дикторов и сегодня.
Прав он и насчёт того, что диктор «должен обладать мёртвой хваткой», потому что материал нередко поступает к нему за минуту до передачи, а отдельные информации — и во время её. Читая с листа, диктор максимально собран, строг, сосредоточен, скуп на интонационные раскраски: опасно «красить» заметку, если не знаешь точно её содержания.
Другое дело — перекочевывающие из номера в номер читаные-перечитанные объявления! Их было много в каждом выпуске радиогазеты, потому что печатный еженедельник «Новости радио» широко популяризировал радиорекламу: «Если вы хотите, чтобы о вас знал весь мир, рекламируйте себя по радио!», «Лучшая реклама — радио!»
B радиогазету поступало множество объявлений. Большая часть носила коммерческий характер: «Покупайте у нас», «Требуйте только в пашем магазине».
Чтобы как-то расцветить передачу однообразных реклам, дикторы иной раз позволяли себе вносить в неё элемент театрализации.
Особенно отличались этим О. Н. Абдулов и актёр B. С. Канцель, в будущем режиссёр на радио и в театре. Режиссёрская выдумка принадлежала обычно Канцелю. Ничем не примечательную рекламу зубной пасты они разбивали на два голоса, и она звучала у них примерно так:
— «Паста «Аромат»… — нежно, воркующим шёпотом смаковал Абдулов.
— Только в нашем магазине вы можете приобрести лучшую зубную пасту «Аромат»! — подхватывал Канцель.
— Запомните адрес магазина: Арбат, 33! Запомните! — многозначительно, медленно, как бы гипнотизируя слушателя, произносил Абдулов.
— Спешите… спешите… спешите, перебивал его Канцель.
Объявление заканчивалось тирадой, которую молитвенно возглашал Абдулов:
— Чистите зубы нашей пастой «Аромат», и вы помолодеете на десять лет.
Так, с выдумкой, с юмором, подавали они такой пустячок, как реклама зубной пасты.
Вспоминаю ещё один эпизод, тоже связанный с передачей рекламы. Он произошёл вскоре после моего поступления на радио. Мне дали читать объявления. Я сидела перед микрофоном и ждала сигнала к началу передачи.
В это время в студию зашел Н. М. Эфрос — известный чтец, один из ведущих мастеров художественного слова. Тогда он был молод и неистощим на шутки и выдумки. Узнав, что я буду читать объявления, он стал упрашивать дать ему прочесть «хоть одну рекламку». В конце концов я отдала ему объявление о мыле ТЭЖЭ (так назывался трест Жиркость).
Как он прочел это объявление! Лицо его сияло сладчайшей улыбкой, которая «звучала» в каждой интонации, восклицательные знаки сверкали в каждом слове. Сколько любования душистой мыльной пеной, какое восхищение продукцией ТЭЖЭ выражал голос! Я была в восторге от его интерпретации. Казалось, что передача прошла отлично. И каково же было мое огорчение, когда один из старших товарищей сделал мне замечание за то, что я «доверила материал человеку, не умеющему читать по-дикторски».
Рецензенты двадцатых годов все чаще указывали чтецам на логические погрешности. Например: «Слишком подчёркиваются прилагательные, особенно если они определяют величину и значение чего-либо. Например, сплошь и рядом читают так: «Это новшество имеет гра-а-амадное значение», «ве-ли-чес-твен-ное зрелище» или «це-е-елый час стоял народ». Такие акцентировки звучат фальшиво и нарушают логический рисунок фразы. Напрасно чтецы играют свои чувства, представляют, как на сцене. Излишний наигрыш убивает объективный тон, с самого начала взятый нашей газетой. Очевидно, увлекшись игривостью, один товарищ прочёл вместо «лобовая» — «любовная» атака и «Мо́гэс» вместо «Могэ́с».
Ознакомившись с этой рецензией, некоторые дикторы, как это бывает, ударились в другую крайность и старались читать эпически строго. Однако рецензенты это сразу заметили и не замедлили сейчас же отреагировать.
«Вот хорошо! Даже очень хорошо! Рокотал баритон, сопранило сопрано. Дикция была безупречной, слова произносились с филигранной точностью, но… Но в целом это была сухая читка. Не чувствовалось у чтецов кровной заинтересованности содержанием газеты. Забыли они, что не дырочка микрофона перед ними, а огромная аудитория чутко слушающих людей. Если бы чтецы помнили об интересах слушателей, они не спешили бы так: статья о производительности труда была прочитана столь торопливо, что слова, как колесные спицы, сливались в один круг. …У вас нет точек; сообщения следуют одно за другим без передышки, с ничем не оправданной быстротой. Где паузы?»
В этой рецензии поставлен вопрос о контакте со слушателями, о значении пауз, которыми дикторы мало пользуются, о недопустимости спешки в эфире.Дикторы объясняли отсутствие пауз тем, что по техническим причинам часто задерживается начало передачи, а количество материала остается тем же — значит, надо спешить, чтобы «провернуть» его, не выходя из графика.
О языке передач есть в тетради лишь одна любопытная запись:
«Слушал радиогазету вместе со старым партийцем, только что вернувшимся из Англии, пишет рецензент. — Газету он слушал в первый раз. Внимательно выслушав её от доски до доски, он заявил: «Я устал. Мало живого, разговорного языка. Актёров за плохую читку при таком бескровном материале осуждать нельзя. Неужели так трудно писать и обрабатывать заметки для радио настоящим языком настоящих, живых, а не вымороченных людей?
Старый партиец судит нас слишком сурово. Конечно, по нашей редакторской части не все без греха. Мы ошибаемся, и учимся, и ищем. И растём. Быть может, не так быстро, как хотелось бы, но что же делать! Новая ведь дорога, неутоптанная. По ней резать колею тяжело».
Действительно, работники радио, готовя очередной выпуск радиогазеты, не переставали искать новые приёмы. Каждая неудача фиксировалась с болью, каждый успех становился общей радостью.
«Известно, что капля долбит камень, — читаем в одной из записей, — а наши чтецы живые ведь, не каменные люди. Они превосходно восприняли многодневную серию наших замечаний и передавали сегодня отлично. Браво, товарищи Цвиленев, Скавронский, Аверьянов, Рапопорт и другие! Браво!!!»
«Вот когда можно с удовольствием написать, что чтение газеты было вполне «концертным», как требуется от чтецов, — пишет один из музыкальных редакторов радио. — Очевидно, секрет правдивого чтения заключается не в количестве чтецов, а в их «безнажимности», спокойном разговорном тоне».
Так была поставлена проблема разговорного чтения, не снятая по сей день с повестки дня творческих совещаний радиодикторов.
В тетрадь вклеена записочка Комаровского, посланная им из Армянского переулка на студию: «Из Наркомпочтеля звонили и благодарили за сегодняшний номер радиогазеты. Звонили и радиослушатели. Тоже благодарили».
Где-то в деревне сотрудник редакции радиогазеты слушал свой выпуск и, вернувшись в Москву, записал в тетради: «Хорошо. Голоса звучали прекрасно, читка вполне доходила до слушателя. Пишу не на основании личных впечатлений, а больше основываясь на мнении крестьян, слушавших мою громкоговорящую установку. Они говорили: «Вот это газета так газета! Ни одного слова непонятного в ней нет. Сама тебе и говорит, сама и объясняет!»
На этой рецензентской заметке мы закрываем тетрадь в клеёнчатой обложке и раскроем папку, в которой лежат немногие, сохранившиеся от первых лет радио
Однажды в радиогазету РОСТА пришло письмо из села Ухтомице Вожегской волости Вологодской губернии: «У нашего учителя товарища Иванова есть приёмник. Каждый вечер идут в школу мужички слушать, что говорят из Москвы. Диву даётся мужичок такому изобретению науки и не верит другой раз, что это говорят из Москвы. Тогда учитель разъясняет, что, как и почему, и мужичок соглашается и не прочь такую коробочку у себя завести. Некоторые уже начинают кое-что запасать для радио, говорят: «Сподовольно и мы заведём». Радостные вести принесло письмо селькора Глеба Александрова, который писал: «В одно из воскресений граждане посёлка при станции Троекурово собрались устанавливать мачту для радио. Дружно пошла работа. В двенадцать начали, а уже вечером комната в исполкоме наполнилась звуками далёкой Москвы.
«Алло! Алло! Слушайте!»
Комната полна. Все слушают. Старики не верят. Как это без проволоки из Москвы с ними говорят?
…Передача уже кончилась давно, а публика всё не расходится. В полночь мы проверяли часы по Спасской башне в Москве».
«Радио неумолчно несёт культурную, словесную и музыкальную речь во все концы страны, — говорил A. В. Луначарский, — оно внедряется в деревню — это самое «радиво», вероятно, от слов «радость» и «диво», это самое радостное диво появилось даже в глухих местностях».
Но скептики оставались скептиками: «Пожилые крестьяне и крестьянки (их очень много) абсолютно не верят, что передача идёт из Москвы, пишет председатель Рязанского Общества друзей радио Меркулов. — Все в один голос утверждают, будто это граммофон. Помогите нам бороться с темнотой».
Слушатели просили дикторов «вызвать по радио фанатиков-маловеров, назвать по именам-фамилиям, поговорить с пими, поприветствовать, но непременно попенять за неверие».
И вызывали, и приветствовали, и пеняли, и беседовали на тему, что такое радиопередача.
Наконец решили, что лучше всего дать сценку: выступление по радио крестьянина-ходока, который в Москве побывал, всё повидал, радио послушал и хочет теперь по радио рассказать о виденном-слышанном всем крестьянам.
Роль «мужичка-ходочка» поручили Абдулову: уж он-то сумеет просто, правдиво и убедительно сыграть такого передового крестьянина.
Осип Наумович охотно согласился быть «ходоком» и заранее приехал в студию на Гороховскую, чтобы поработать над материалом. Но случилось так, что материал привезли к самому началу передачи. Абдулову только успели сказать:
— Значит так, бодро, по-ударному! Ты — передовой человек в деревне, порвавший со всеми предрассудками. Вожак! Понимаешь? Ответственность передачи понимаешь?
— Как не понять, — заулыбался Абдулов. — Роли передовиков — моя стихия. Жаль только, что материала не видел…
Передача началась. Пока ведущий читал конферанс, Осип Наумович пробежал глазами первую страницу и, поймав несколько боевитых фраз вроде «ударим по разгильдяям», «долой монахов, попов и всяких богов», решил, что беседа ведётся от лица паренька-комсомольца.
Звонкие, задиристые интонации подхлёстывали одна другую. Артист был в ударе. Казалось, что никогда так весело и молодо ему не читалось. Только Абдулов заметил, что партнёры его как-то странно переглядываются, а актриса, занятая в передаче, уткнулась лицом в занавеску и хохочет.
Абдулов, что с ним редко случалось, рассердился (мешают творческому состоянию) и стал читать ещё бодрее: «Хорошие нынче времена пришли! Не жизнь малина! В Москве радио говорит, а нам в деревне слышно. В мои восемьдесят помирать не надо! Знай живи да работай по-ударному!»
— Вот тебе и паренёк-комсомолец, — рассказывал Осип Наумович, — меня просто в жар кинуло. Не знаю, не помню, как уж я сполз со своих молодецких интонаций на стариковские. Вряд ли это у меня удачно получилось.
Неизвестно, получил ли Абдулов письма на эту свою передачу. Но когда он рассказывал о ней, то был крайне серьезен, а слушатели хохотали до слез.
Писем на радио с каждой передачей приходило всё больше. Часто они были данью восхищения великим открытием, «чудо-газетой без бумаги и проводов». Экипаж парохода «Тобольск» благодарил общество «Радиопередача» за то, «что моряки могут слушать Москву отовсюду и не чувствовать себя оторванными от Родины, текущих событий и культуры».
Письмо, полученное в адрес дикторов с острова Диксон в 1927 году, волнует и сегодня: «Природа дикая. Мох и голые каменные скалы. В течение трёх месяцев — тёмная полярная ночь. Лампа горит круглые сутки. По вечерам слушаем радио. Приёмная установка наготове, и всегда с аккуратной точностью слышатся бодрые, уверенные голоса дикторов — чтецов радиогазеты. Они нас приводят своим чтением — отчётливостью, ясностью и бодростью — в отличное настроение. Не думайте, что это лесть, нет. Это факт. С товарищеским приветом! Вишевцов Николай».
Шли письма и из-за границы. С волнением узнали работники радио, что в письмах к своему другу И. Е. Репин писал: «Мы теперь очень часто слушаем передачу по радио. Я с удовольствием прослушал интересный доклад Луначарского. Для меня целое откровение». И ещё: «Я с большим удовольствием слушаю радио. Вот что даёт много удовольствия во всех отношениях… Это — действительно народный университет».
Через год после выхода в эфир первого номера радиогазеты редактор с законной гордостью мог доложить сотрудникам, что теперь ежемесячно мы получаем около четырёхсот писем! Конечно, сейчас никого не удивит такое количество, но в то время эта цифра казалась почти астрономической. Во многих письмах слушатели просили показать тех, чьи голоса звучат по радио, описать, как делается радиогазета.
В ответ на эту просьбу в очередном номере еженедельной газеты «Новости радио» появились портреты дикторов и артистов. Журнал «Радиолюбитель» сделал фотомонтаж «Из редакционных будней». Был помещён снимок здания РОСТА в Армянском переулке. У подъезда стоял извозчик — очевидно, на случай: авось свезёт кого-нибудь на Гороховскую — если нет автомобиля, то в спешке и извозчик пригодится! Из материалов, опубликованных в «Новостях», читатель мог узнать, что за год выпущено 300 номеров радиогазеты. «В них дано 2000 ответов на запросы слушателей, 1000 отдельных сообщений о последних достижениях науки и техники».
Стало также известно, что на все новости и информации нельзя на один выпуск «истратить» более 5000 слов. Иначе газета превысит сорокапятиминутный лимит времени, отпущенный ей в эфире.
Конечно, сегодня 300 выпусков газеты за год и 1000 новостей, сообщенных слушателям, кажутся каплей в море. Но для того времени это было крупным достижением. Сенсацией для московских слушателей явился
Он был посвящён первой годовщине её выхода в эфир и проходил в Большой аудитории Политехнического музея.
Большая часть билетов на этот вечер была разослана по московским предприятиям и по подмосковным деревням. Оставшиеся были раскуплены молниеносно. У подъезда стояла толпа, жаждавших «лишненького». В толпе преобладали молодежь и чистенькие старушки в старомодных шляпках.
Когда надежда на лишний билет была окончательно потеряна, молодежь ринулась к дверям музея. Старушки как могли скоренько побежали по домам, чтобы успеть к началу передачи. А молодёжь, ворвавшись в помещение, хотела штурмом брать лестницу, но тут кто-то вспомнил: «Ведь мы на радио идём! Тише, братва! Спокойно! Чтобы ни шага, ни вздоха не было слышно! Даёшь тишину!»
И наступила тишина. Без единого шороха взлетели ребята на лестницу и бесшумно вошли в аудиторию. Там все места уже были заняты. Вошедшие располагались на ступеньках, в проходах.
Эстрада изображала радиостудию: вместо обычной кафедры стоял стол, покрытый красным сукном, перед столом — поражавший всех своим внушительным видом микрофон.
После вступительного слова и приветственных речей редактор объявил, что стрелка часов приближается к семи. «Уважаемые товарищи, конечно, знают, что ровно в семь мы пачинаем нашу передачу, поэтому — просьба соблюдать тишину и не мешать тем, кто вместе с нами будет слушать газету по радио».
Уважаемые товарищи все знали. Аудитория замерла. На эстраду вышли три диктора: Михаил Лебедев, Александр Скавронский и Александр Цвиленев (к огорчению многих, Гурин был болен и в выпуске не участвовал).
Медленно подошли они к столу и сели. Лебедев занял место ведущего. Скавронский рядом с листочками текста осторожно положил на стол балалайку. Цвиленев карандашом делал последние пометки в тексте. В глубине эстрады у рояля разместились пианист, певцы и трио баянистов.
Все ждали сигнала к началу передачи. Секунды тянулись бесконечно. Но вот, наконец, в дверях, ведущих за кулисы, техник взмахнул электрическим фонариком и передача началась.
Большую аудиторию Политехнического музея заполнил негромкий голос Лебедева. Были в его тембре и благородство, и мягкость, и певучесть, и металл — и всего этого ровно столько, сколько надо, чтобы, услышав его, сказать: какой же редкой красоты голос!
Живо, убеждённо и просто читал информации Цвиленев — диктор, отличавшийся правдивостью интерпретаций, выразительной подачей очерков и бесед.
С острым юморком исполнил Скавронский сатирические частушки. Виртуозная игра на балалайке удивила зрителей. «Что за дикторы у нас! Всё умеют: и читать и себе на балалайкө подыгрывать», — послышалось из зала, но реплики сейчас же смолкли, как только ведущий поднял руку и указал на микрофон,
Иногда на эстраде появлялся дежурный редактор и передавал дикторам свежую, только что полученную восковку. И снова в зале пробегал шёпот: «Каково им без просмотра читать! Ошибиться нетрудно! Наши дикторы не ошибаются!»
В музыкальном антракте выступали солисты Большого театра и трио баянистов. Тут уж зрителей нельзя было удержать от аплодисментов.
Никто не заметил, как пронеслись 45 минут. Ведущий объявил концовку передачи. Техник выключил микрофон.
— Вот и всё, сказал редактор. Вот так у нас в студии всегда бывает. А теперь можно и поговорить.
Разговор был долгим. Из аудитории он перекинулся в кулуары музея, где была открыта большая радиовыставка.
Кроме технических приборов — макетов радиостанций, образцов микрофонов, аппаратуры и прочего — на ней экспонировались лучшие номера радиогазеты, радиожурналы «Пионер», «Октябрёнок», радиогазета «Молодой ленинец», образцы программ радиоконцертов и литературно-драматических передач. (Тогда уже начали работать студии на Никольской, откуда и шли все эти передачи.) Отдельный стенд был отведён для портретов работников радио — артистов, редакторов, дикторов.
— Так вот как они выглядят, наши незримые друзья! Наконец-то с них сняли шапку-невидимку, — говорили люди. Кто-то задал вопрос: «А какие таланты надо иметь, чтобы поступить в дикторы?»
На этот извечный вопрос каждое поколение дикторов отвечает по-своему. С каждым годом требования к диктору будут расти. Ведь уже рецензенты, с отзывами которых мы познакомились, начали писать о логике, о разговорности, о контакте со слушателем и т. д.
Но когда самых первых артистов, чтецов приглашали на радио читать информации и даже вести первый номер радиогазеты, от них требовались лишь красивый голос и безукоризненная дикция, Другие требования возникли позже, с появлением новых видов передач, с расширением их тематики. А эти пионеры радиовещания лишь поднимали радиоцелину, они положили начало дикторской профессии в нашей стране.
К следующей главе «Они были первыми»